Buon giorno!
Никогда не думала, что скажу такое, но Венеция
- абсолютно зимний город! Тихая, спокойная зима "идёт" ей гораздо
больше, нежели суетливое, пёстрое лето! Тонущая в плотном тумане, ещё больше
приглушающем цвета и звуки, почти не отражающаяся в мутноватой, холодной воде
каналов, сбросившая с себя лишние краски лета и гомон толпы... Венеция
великолепна в своей истинной, обнажившейся зимой красоте!
Ещё в самолёте открыв "Набережную
неисцелимых" Бродского, я окунулась совсем в другую Венецию, не ту, что я видела летом.
Тогда мне казалось, что Венеция - город-праздник, город-карнавал. Этого у неё
не отнять. Но это не вся Венеция. Тогда, в стремительной прогулке по Гранд-Каналу
под палящим солнцем, у меня перед глазами встала совершенно другая картина -
рассвет, одинокая гондола, тихо выплывающая из-за угла... Не знаю, откуда в
подсознании всплыл этот образ, это настроение, но именно это и есть настоящая
Венеция.
Я знаю, такое невозможно передать фотографиями
или даже словами. Я сама не могла поверить, что полупрозрачный зимний пейзаж
заворожит сильнее солнечных бликов, отражающихся в окнах палаццо.
Иосиф Бродский никогда не был в Венеции летом.
Не только из соображений экономии. Принципиально отвергая туристические толпы,
скрывающие истинное лицо любимого города, он предпочитал останавливаться в холодных,
вечно пропитанных местной сыростью отелях. Потом, гораздо позже, он
останавливался у друзей. Но каждый раз только зимой!
"В любом случае, летом бы я сюда не приехал и под дулом
пистолета. Я плохо переношу жару; выбросы моторов и подмышек – еще хуже. Стада
в шортах, особенно ржущие по-немецки, тоже действуют на нервы из-за
неполноценности их анатомии по сравнению с колоннами, пилястрами и статуями,
из-за того, что их подвижность и все, в чем она выражается, противопоставляют
мраморной статике."
Закончилась книжка аккурат перед прибытием
в Венецию. Под впечатлением от Венеции Бродского, я видела город, будто его
глазами. Ходила как по полотнам известных художников, акварелям и наброскам.
Здесь каждый канал, каждое палаццо, каждый закоулок обязательно увековечены в
каком-нибудь музее. Тысячи чёрно-синих гондол рассредоточились по картинным
галереям всего мира.
Бродский приезжал в Венецию на протяжении 17
лет. Но не считал, что стал хоть в сколько угодно мизерном смысле венецианцем.
Город был его мечтой ещё в Питере, оставался лучшим местом на Земле во время
жизни в Штатах, и стал местом вечного упокоения после смерти.
"И я поклялся, что если смогу выбраться из родной империи, то
первым делом поеду в Венецию, сниму комнату на первом этаже какого-нибудь
палаццо, чтобы волны от проходящих лодок плескали в окно, напишу пару элегий,
туша сигареты о сырой каменный пол, буду кашлять и пить и на исходе денег
вместо билета на поезд куплю маленький браунинг и не сходя с места вышибу себе
мозги, не сумев умереть в Венеции от естественных причин."
"Ночью эти каменные узкие улочки похожи на проходы между
стеллажами огромной пустой библиотеки, и с той же тишиной. Все «книги»
захлопнуты наглухо, и о чем они, догадываешься только по имени на корешке под
дверным звонком."
Фасады зданий - обложки этих книг. Во многих
страницы давно сопрели, а переплёт разваливается на части. В других наоборот,
история осталась только снаружи, а внутри на глянцевых страницах сверкают
современные интерьеры.
"Зимой в этом городе, особенно по воскресеньям, просыпаешься под
звон бесчисленных колоколов, точно за кисеей позвякивает на серебряном подносе
гигантский чайный сервиз в жемчужном небе. Распахиваешь окно, и комнату вмиг
затопляет та уличная, наполненная колокольным гулом дымка, которая частью сырой
кислород, частью кофе и молитвы. Неважно, какие таблетки и сколько надо
проглотить в это утро, – ты понимаешь, что не все кончено. Неважно и насколько
ты автономен, сколько раз тебя предавали, насколько досконально и удручающе
твое представление о себе, – тут допускаешь, что еще есть надежда, по меньшей
мере – будущее."
"Источник этого оптимизма – дымка; ее молитвенная часть, особенно
если время завтрака. В такие дни город действительно приобретает фарфоровый
вид, оцинкованные купола и без того сродни чайникам или опрокинутым чашкам, а
наклонные профили колоколен звенят, как забытые ложки, и тают в небе. Не говоря
уже о чайках и голубях, то сгущающихся, то тающих в воздухе."
"Зимой, когда местный туман, знаменитая Nebbia, превращает это
место в нечто более вневременное, чем святая святых любого дворца, стирая не
только отражения, но и все имеющее форму: здания, людей, колоннады, мосты,
статуи... Словно чья-то грубая рука вывернула все эти анфилады наизнанку и
окутала город подкладкой. Лево, право, верх, низ тасуются..."
"Туман густой, слепой, неподвижный. Последнее, впрочем, выгодно
при коротких вылазках, скажем, за сигаретами, поскольку можно найти обратную
дорогу по тоннелю, прорытому твоим телом в тумане; тоннель этот остается открыт
в течение получаса. Наступает пора читать, весь день жечь электричество, не
слишком налегать на самоуничижительные мысли и кофе"
Бродский видел почти нынешнюю Венецию. Что
такое пара десятков лет, если город не менялся на протяжении веков? Изменились
нравы и одежды, появились новые вывески и китайцы. Венеция с каждым годом всё
больше уходит под воду, но это всё тот же город, куда из Александрии привезли
мощи святого Марка, в который возвращался из Китая Марко Поло, по которому
гулял любовник Казанова, в котором творили Вивальди, Вагнер и Тициан.
Хотя, скорее всего, они, как и любые местные
жители, были лишены возможности восхищаться своим городом так, как восхищаются
им приезжие. Как мы проходим мимо Кремля, французы мимо Эйфелевой башни или
египтяне мимо пирамид, и даже не замечаем их красоты и величия, так и
венецианцам при всей их любви к своему городу, виднее его недостатки и бытовые
неудобства, нежели удивительные картины, открывающиеся взгляду путешественника.
Несчастные венецианцы))
До встречи! Где-нибудь, где мы ещё не
были или там, куда обязательно вернёмся!
Комментариев нет:
Отправить комментарий